Моему дедушке Грише сегодня исполнилось бы девяносто лет. У меня был самый классный дедушка на свете! Это был дедушка-шутник, дедушка-весельчак, дедушка-работяга, дедушка-нянька, дедушка-звездочка (об этом позже), дедушка-мороженое (об этом тоже), дедушка-сердце и, несмотря на все антирелигиозные заявления, дедушка-душа.
Я помню, когда мы были маленькие, я и моя сестра, то каждое воскресение дедушка давал нам по одному лари и вел в магазин за мороженым. Мы долго выбирали, какое мороженое купить на эту невероятную сумму денег – шоколадное или ярко-розовое клубничное в вафельном стаканчике. Мы лизали его, пока оно текло по нашим пальцам, а дедушка вел нас в сквер неподалёку, где у памятника великого грузинского писателя Важа-Пшавела были разбросаны большие камни, и долго с улыбкой наблюдал, как мы с Ниной прыгали с камня на камень, не пропуская ни одного, кроме того последнего, который был дальше остальных.
Вот мне лет семь. Мы в России у прабабушки, катаемся с заснеженной горки. Дедушка лежит на фанерке, распластавшись, как морская звезда, а мы верхом на нём. Мороз колит лицо, мы летим с горки, дедушка управляет фанеркой, а мы заливаемся громким смехом.
А вот мне десять лет и мы с сестрой живем у бабушки с дедушкой. Мы ползаем по дому на четвереньках. Дедушка пытается нас догнать и тоже ползает, залезает под столы и ловит нас за пятки. Нина заливается смехом, я тоже, а дедушка пыхтит и пытается за нами поспеть.
Теперь мне двенадцать. Дома снова нет света, как и во всем городе. Дедушка у нас в гостях. На столе стоит керосиновая лампа, мы играем в карты, в какую-то игру, название и правила которой я уже не помню. Дедушка терпеливо поддаётся, а я самодовольно выигрываю.
Мне восемнадцать и я абитуриент. Стол завален книгами грузинской литературы, дедушка сидит рядом и пытается заставить меня писать красиво. Я злюсь, ругаюсь и отказываюсь заниматься, когда дедушка рядом. Дедушка нетерпеливо ругается в ответ.
Мне двадцать лет, к нам снова приехал дедушкин двоюродный брат погостить. Они с дедушкой шумно разговаривают на мегрельском языке, попивают вино, их щёки горят красным… Я не понимаю и половины разговора, но мне все равно хочется сидеть рядом и просто наблюдать за их позитивными эмоциями.
Мне двадцать два. Я, Нина и дедушка едем в престарелом скрипучем поезде в Поти на свадьбу четвероюродной сестры. Дедушка надевает на уши солёные крендельки и веселит нас, декламирует стихи и периодически кемарит, уронив голову на грудь.
Мне двадцать три, я сижу за столом возле дедушки, а он в очередной раз рассказывает мне интересные приключения молодости или жуткие истории наших дальних родственников. Я пытаюсь запомнить все, но в итоге записываю его рассказы на диктофон, чтоб не забыть.
Мне двадцать пять, дедушка ходит по дому, громко шаркая, и напевает старые-престарые пошлые песенки про девушек лёгкого поведения и озорных парней, а потом подвывает изображая трубу, на которой он играл ещё в армии, будучи непослушным и смелым подростком.
Мне двадцать семь, у моей сестры родилась первая дочка, рыжая и улыбчивая. Дедушка сюсюкается со своей первой правнучкой, нежно, аккуратно, боясь взять её на руки, не желая отпускать её в собственный дом.
Мне двадцать восемь, мама смеётся до слёз, дедушка тоже. Они разгадывают кроссворды, которые дедушка предварительно уже заполнил. Их смех слышен и в соседнем доме, и мне смешно от того, что им так смешно.
Мой дедушка собирался дожить до ста лет. И он доживет.
